|
|
|
-=Воспоминания=-
| |
| Polkovnik | Дата: Понедельник, 23.04.2012, 19:40 | Сообщение # 1 |
 Читатель
Группа: Администраторы
Сообщений: 16
Статус: Offline
| 
Невара А.А., Снайпер ,95-й пограничный отряд 1946г.
- Как проходила снайперская стажировка?
- Мы стреляли по очереди. Бросали жребий: кто первым с утра сделает выстрел - я или напарник. Если выпадала моя очередь - я прицелом водил, искал цель, а он только мог сказать: "Толя, вот такой-то ориентир, смотри". Он наблюдал и подсказывал. Для того, чтобы записали в снайперскую книжку убитых немцев, нужно, чтобы подтвердил напарник и наблюдатель пехоты. Потому в эту книжку не все и заносилось. Тем более что мы были на стажировке и внимания на это не обращали. Снайперские книжки должен вести командир. Однажды, перед концом стажировки, напарник говорит: "Толя, офицер!" - "Я вижу". Очередь моя стрелять. Навел и только начал нажимать (спуск мы делали очень плавный, чтоб не дрогнула винтовка), а он спрятался. Фуражка у офицера была с высокой тульей. Напарник говорит: "Эх, не повезло тебе!" - Вдруг гляжу, он опять появляется, уже с биноклем. Я навел ему в переносицу, расстояние было метров 300-400... и вижу, бинокль падает, и он падает.
Потихоньку кричим: "Ураа!". Напарник: "Толя, свалил, офицера свалил! Теперь бы подтвердила пехота". Пока мы шептали "ура", артиллерия открыла по нашему пятачку огонь. Колошматили 30 минут где-то. Один снаряд взорвался почти рядом с моим напарником, и его завалило, а меня оглушило. А было уже где-то после обеда. Я пополз по траншее к нему. Подполз, раскопал его, он еще дышал, перевязал. Не помню, куда он был ранен, а знаю только, что в грудь. Я: "Ваня, Ваня!" - воды ему. Он без сознания. Вечером с темнотой подползла группа пехотинцев - они догадались, что что-то не так. Вытащили его, а он уже был мертв. Потащили его, все наши винтовки и амуницию, собственно, и меня тащили. И я уже больше не принимал участия. Оставалось всего несколько дней до окончания стажировки. Когда мы собрались уезжать, нас осталась едва половина: либо были убиты, либо ранены, находились в госпитале.
- На фронте вы получили оружие или поехали со своими винтовками?
- Нас вооружили на фронте. В школе были битые-разбитые, а нам там вручили новенькие снайперские винтовки, специально привезенные, наверное, для нашей стажировки. Новые прицелы, новые винтовки, пристрелянные хорошо.
- Когда вы в ячейке лежали, у вас был сухпаек, что в него входило?
- Американская тушенка, это я точно помню, и сахар большими кусками, с кулак, который мы потом кололи молотками. И еще были, тоже американские, овощные консервы. Это только там нам выдавали, когда на рассвете выходили на свою позицию. Пока ехали, нам походная кухня варила борщ и кашу. Но кормили не три, а два раза в сутки: перед рассветом и вечером.
- Вы меняли свою позицию каждый день?
- Нет, всего мы сменили только один раз. Первый раз заменили, потому что начали рядом свистеть пули, мы поняли, что нас раскрыли. Вырыли ячейку в другом месте. Сперва мы под дубом были, а потом перешли к танку.
- За день сколько выстрелов делали?
- Очень мало: 1-2 выстрела, 3 - от силы. По моим подсчетам, я уничтожил за 20 дней 9 немцев, это точно, не считая сомнительных попаданий. А напарник тоже где-то так. Записали - 3. Пехота не подтвердила. Отношение к стажерам было наплевательское. Только когда свалили офицера - тогда пехота повернулась к нам лицом.
- На какую дальность вы стреляли?
- Там, где мы были, дальность была 300-400 метров до немецких позиций. Мы были где-то впереди пехоты на 50-70 метров. И эти 50-70 метров мы преодолевали ночью туда и обратно и ползком, немцы пускали ракеты постоянно.
- Впереди были немцы? Союзников их не было?
- Я не знаю. Офицер, который поднялся со своей тульей - это был немецкий офицер. Остальные были солдаты в касках. Они иногда только где-то появлялись, а все остальное время прятались, потому что понимали, что снайперы работают.
Бывали и дни, когда вообще ни одного выстрела не делали. Самое главное, что обе стороны, всвязи с тем, что январь-февраль были позиционные бои, зарылись глубоко в землю. Там так: есть цель - стреляешь.
Мы практически с солдатами не разговаривали. Разговаривали, только когда мы ужинали у пехоты. Обед и завтрак с собой брали. Пока ужинаешь, буквально несколькими словами перебросишься. Мы сильно уставали. Кажется, сидишь без движения, в прицел наблюдаешь все время, страшная усталость сковывает тебя, когда вечером начинаешь разминаться и ползти.
Мы фактически воевали с остатками дивизии "СС-Галичина", которая была сформирована из западных украинцев, остатки которых потом перешли в СССР. У нас банды были численностью 800-1000-1500 человек, обитали в лесах. Когда мы начинали операцию, то они оставляли заслон, а сами разбегались в разные стороны, наметив предварительно место очередного сбора после столкновения с нашими войсками. Заслон весь погибал, а они снова собирались и творили свое черное дело. Это те, кто входил в состав дивизии "СС-Галичина", и еще одна была сформирована из западных украинцев. Это люди, которые потеряли свое богатство и обманным путем заманивали в свои сети и бедняков, которые с нами тоже воевали. А так как Западная Украина несколько раз переходила то Польше, то России, то туретчине, у этого народа выработалось стремление жить самостоятельно и они вели борьбу за так называемую самостийную Украину. Они и сейчас хотят отделить Западную Украину от Восточной и иметь свой суверенитет. Веками выковывалось это национальное стремление к самостийности. И это стремление, наверное, уже не выколотишь, тем более что сверху Ющенко поддержал.
Мы чуть ли не ежедневно выходили на операции, сидели в засадах или, наоборот, шли с металлощупами по лесу, искали схроны. Однажды, задержали мы одну пожилую женщину, которая шла из СССР за границу, она шла с семьей из 6-ти человек, и она 7-я. Они были сами из Польши, но оказались после войны на нашей стороне. Эта семья решила вернуться - тайно пересечь нашу границу, и мы ее задержали и долго допытывались, кто эта женщина. Она выдавала себя за умалишенную. Мы ее назвали потом "Мать-героиня". Разоблачили ее, что она к этой семье не имеет никакого отношения, она к ней просто пристала. Семью мы передали для репатриации, а эту задержали и, несмотря на мои стремления что-то разузнать, она ни слова, ни полслова: или мычала, или молчала. А когда передали в разведотдел, там сказали, что это очень интересный нарушитель границы. Чем интересный - для нас было не главное, главное - что задержали. Таких случаев было немало, недели не проходило, чтоб мы не задерживали. В общем, не скучали.
- С особистами не сталкивались?
- Я впервые узнал, что такое особист, когда уже был офицером. А когда был солдатом, и даже курсантом училища, я понятия не имел, что это такое. Слышал о СМЕРШе, но я считал, что они борются только с немецкими шпионами.
Как вы относились к немцам? Вы же видите в прицел человека.
- Когда мы возвратились из эвакуации, я видел что сделали немцы с нашей Украиной. Я был наполнен ненавистью до предела. Никакая агитация не нужна была! Я стрелял, потому что видел врага - зверя, который опустошил мою Украину. Но, помню, когда я был в училище, рядом с нами был лагерь немецких военнопленных, причем они ходили в своей форме, у кого сохранилась, и даже офицеры с погонами были. Их кормили даже лучше, чем нас, курсантов. Разделяло нас два ряда колючей проволоки, между которой ходила охрана. Они работали, а по вечерам они подходили к проволоке, наблюдали за нами. Мы подходили к ним и сначала учили их русскому языку, а они немецкому нас. Не все, конечно, но много подходило, интересовались, некоторые даже знали русский: плохо, коверкали, но разговаривали по-русски с нами. И я увидел, что и среди немцев есть неплохие люди. Я совсем по-иному стал к ним относиться. Для меня врагом остался фашист - тот, который разрушал мою страну.
  
|
| |
| |
| Polkovnik | Дата: Вторник, 24.04.2012, 17:43 | Сообщение # 2 |
|
Читатель
Группа: Администраторы
Сообщений: 16
Статус: Offline
| 
Бабиков Макар Андреевич , Разведка
Все побережье от Тромса и до фронта у Мурманска было под контролем разведки. Эта была очень тяжелая служба. Разведточки размещались прямо по побережью, в голых скалах, там землянки построить было невозможно, а сидели на этих точках — 3-4, а то и 6 месяцев. Продукты туда забрасывались либо с подводных лодок, либо с парашютами. На этих точках несла службу особая группа отряда, численностью 150 человек. Им не дозволялось сдаваться в плен.
Вообще в отряде порядок существовал — в плен не сдаваться. Документов мы никаких не имели, форма не строго военная, а полугражданская, полуспортивная. В случаи опасности надо было застрелиться. Биться до последнего, взрывать себя гранатами, стреляться. Помню шли в операцию, надо было срочно прорваться к немецким позициям и захватить плацдарм для высадки основного десанта, но сразу после высадки один матрос был ранен в ноги, и тащить его обратно не было времени. Он попросил, оставьте пистолет. Мы отошли метров за 100 и он пустил в себя пулю. Все!
Был еще такой случай – норвежец молодой человек, лет 20, примерно, радист, вообще вначале в отряде были только советские радисты, но потом их стало не хватать, поэтому пришлось прибегать к норвежским. Он был в составе группы из трех человек, все норвежцы, их послали за линию фронта и они попали в засаду. Командир группы вырвался и ушел. Чтобы замести следы, он сначала пошел на запад, другой сразу бы к своей базе пошел, а он сделал такой поворот. В общем, вырвался из засады, но вблизи бывшей границы его все-таки настигли немцы, и он погиб. Его заместитель бился пока не погиб. А радист — попал в плен. Парень оказался нестойкий и его тут же прижали, как следует, перевербовали.
В результате он послал сигнал, что ему нужна помощь и к нему сбросили группу из двух человек, норвежца и нашего радиста. Они с ним встретились и пошли к берегу, там их должна была забрать наша подводная лодка, но как только подлодка подошла для того, чтобы помочь снять этих ребят, немцы открыли огонь в надежде захватить ее. Командир лодки скомандовал срочное погружение, а сам остался на плаву. Его раненым захватили в плен, но лодка с остальным экипажа смогла уйти.
Потом этот парень какое-то время побыл в Норвегии, а после немцы забросили его на один остров, на Севере, примерно на маршруте союзнических конвоев. Какое-то время посидел там, а потом вышел на шлюпке в море и утонул. Бросился в море.
В 1942 году наш отряд провел очень тяжелую операцию.
Мы должны были провести к опорному пункту немцев две роты морской пехоты, но одна рота в темноте заблудилась, и пока эту роту искали – другая бездействовала. Командир принял решение проводить операцию только силами отряда.
Бой начался рано утром и длился целый день. Мы целый день лежали под обстрелом. Люди гибнут, а помочь ничем не можешь, надо как-то вырваться. Юра Михеев был ранен, но сумел бросить гранату в немца. Сам погиб, но дал нам возможность прорваться.
Лейтенант Шалавин, наш командир, был ранен, у него были прострелены обе ноги, поэтому он передал командование Леонову, он до войны подводником был, а после начала войны попал в отряд. Сначала рядовым разведчиком был, а к 1942 году стал командиром отделения. Вот Шалавин ему и сказал: «Виктор, ты командуй. Я не ходок».
Мы вышли на побережье, как раз снег выпал, мокрые все, усталые, целый день в этом снегу лежали. Пашу Порошева судороги всего скрючили. Все говорит, буду как Кваземода. Раздели его до гола, водкой всего растерли. Он говорит, а теперь в рот влейте. Ну, думаем, раз до этого дошло, то все…! Как говорят, парень стал ходячим. Он очень юморной был, неказист внешностью, лицо довольно простое, всегда говорил – я тогда был большой и красивый.
Оторвались, а надо еще день в снегу вылежать, пока наши катера придут. Лежим в снегу, смотрю, на бугре человек идет и стреляет. Оказался Пушлахта, он из Архангельской области, из деревеньки Пушлахт, его так и звали Пушлахта. Он ранен был, когда нас увидел, говорит: «Смотрю, никого вас нет, думаю, дойду сейчас до немцев еще их постреляю, и все».
Катеров мы, все-таки, дождались. Вернулись на базу, и Шалавина вынесли.
После этой операции на нас сразу начали охотиться журналисты, Леонову присвоили офицерское звание и назначили заместителем командира отряда, а через год назначили командиром.
В 1944 году наш отряд участвовал в освобождении Северной Норвегии. Перед нами была поставлена важная и ответственная задача – захватить две немецкие батареи, которые прикрывали фьорд. Пока их не захватишь – соваться в фьорд нельзя, утопят.
Нас высадилось 120 человек и двое суток, по скалам, мы шли к батареям. Метров за 150 до батарей залегли, дожидаясь темноты, а потом поднялись и пошли вперед, но сразу же наткнулись на немецкий дозор. Сразу схватка, шесть разведчиков погибло в первые 2-3 минуты боя. Но остальные сумели прорваться. Выскочили на обрез, а к двум орудиям успела прислуга выскочить и открыла огонь.
Мы сумели захватить эти пушки и продержались до утра, не смотря на то, что у нас было много раненных. А утром персонал этой батареи сдался, а на следующее утро капитулировала дальнобойная батарея.
Командующий флотом нас потом поздравил: «Да, молодцы! Чистая работа». А командиру отряда, Леонову, объявил: «Ты — Герой Советского Союза»!
На этом собственно наша боевая деятельность на Северном флоте закончилась.
Вечером 8 мая 1945 года меня пригласили в Политуправление, и сказали, что Германия капитулировала и 9 мая в главной базе будет митинг, посвященный Победе. На этом митинге я выступал от имени краснофлотцев и старшин, а 10 мая нам объявили, что отряд переводиться на Дальний Восток. Несколько дней на сборы и крутите колеса. Где-то 20 мая мы выехали, тех кто был постарше или ранен оставили, а остальные отправились на Дальний Восток.
Тогда на Дальний Восток много войск с запада перебрасывалось, в том числе Карельский фронт. Часть фронта осталась на Западе, 14-я армия, а другая половина на отправилась Дальний Восток. Командующим 1-м Дальневосточным фронтом, на котором был наш отряд, стал бывший командующий Карельским фронтом Мерецков.
Прибыли во Владивосток, пополнились новобранцами, все ребята молодые, 18-19 лет, абсолютно необстрелянные. Надо было успеть их подготовить, натренировать, да и для нас местность совершенно непривычная, мы-то в полярных скалах воевали, а тут тайга.
9 августа мы были на учениях и внезапно получили шифровку, срочно возвратиться в базу. Мы вернулись в базу, а там нас уже катера ждут. Война началась.
11 августа мы вышли в Корею. Высадились днем в городе, все местное население попряталось, как будто его и не было. Поздно вечером подошел головной отряд армии.
Встретились с армейцами. Договорились, берем следующий город, Меджен – кто раньше возьмет, тот и управляет. Мы морем пришли раньше, чем они. В этом городе уже другая обстановка – наши его основательно побомбили, все горит. Продержались в этом городе до вечера. Потом подошла морская пехота, мы им сдали город и отправились во Владивосток.
Во время перехода мы напоролись на мину. Причем, головной катер прошел, и мина взорвалась уже за ним. Столб воды обрушился на ведомый катер, несколько наших ребят смыло за борт, катер получил повреждения, но мы, все-таки, ближе к полуночи дошли до Владивостока.
Вернулись в базу. Свалились измотанные, я прямо на причале, а в 5 часов подъем по тревоге – 2 часа на сборы, получить новое оружие, боеприпасы, продовольствие. И снова в бой.
В 7 часов мы вышли на трех катерах в Чхонжин. Там нас уже встретили артиллерийским огнем, еще на подходах. Мы с боем захватили причал и сразу рванулись вперед, чтобы перерезать железную дорогу. Взвод Никандрова захватил мосты, а мой взвод направился перерезать шоссейную дорогу.
Японцы стремились ускочить на юг и здесь дело дошло до того, что несколько матросов заскочили в кузов машины и схватились с японцами в с японцами дрались.
У меня во взводе одно отделение ходила с фотоаппаратами, их задача была — все фиксировать. И вот командир этого отделения, Максимов, когда был рукопашный бой, так увлекся фотографированием, что ему самому пуля попала в мужской прибор.
В этой схватке японец в меня почти в упор выстрелил, но чудо случилось, пуля мне по виску прошла, но кости не задела. Сейчас уже все заросло, а раньше было заметно.
Мы в городе продержались еще сутки, а десант, который туда должен был подойти, не появился. Они не смогли войти в бухту и высадились недалеко от города, а дальше его японцы не пустили.
Японцы поняли, что в городе небольшая группа и постарались нас выбить. Мы в порту закрепились, дождь льет как из ведра, японцы нас обстреливают, мы отстреливаемся. Так ночь продержались, а утром пришли два наших фрегата и японцы сразу побежали.
Затем вернулись во Владивосток. Нам дали передышку 3 или 4 суток и тут радио сообщило, что японский император заявил о капитуляции, а отряду поставили задачу высадиться в Вонсане, а там японский гарнизон 7 тысяч, аэродром, и вот мы должны были принудить этот гарнизон к капитуляции, и захватить аэродром.
С аэродромом легко получилось – там Леонов провел минутные переговоры, чтобы самолеты не вылетали, а вот с гарнизоном сложнее было, переговоры шли двое суток – на одной стороны улицы мы с оружием, на другой стороны этой же улицы японцы также с оружием на изготовке.
Через двое суток гарнизон капитулировал. И вот мы должны были эти 7 тысяч свести в колонны, отобрать у них оружие, собрать его в одно место. Такая миссия выпала нам в последней операции на Дальнем Востоке.
Та война была скоротечная. Император заявил о капитуляции. Известно вам, что американцы сбросили две атомные бомбы, это тоже имело свое значение, на этом война закончилась.
Я одним из первых из отряда демобилизовался и поехал в Москву, у меня жена москвичка. Осенью 1941 года она копала окопы под Можайском, а потом пошла на флот. Закончила школу учебного отряда под Москвой, и попросилась на Север. Оказалась даже не в Полярном, главной базе, на Рыбачьем, причем, Рыбачий тогда был отрезан, связь только морем. Там мы с ней познакомились, а когда закончились бои на Севере, мы приехали в Москву, 30 декабря месяца зарегистрировались, 31 сыграли скромную свадьбу. Так что с Дальнего Востока я вернулся в Москву, и с тех пор здесь живу. Мы с женой закончили институты, вырастили детей, внуков и правнуков.[size=9]
|
| |
| |
| Polkovnik | Дата: Вторник, 24.04.2012, 17:46 | Сообщение # 3 |
|
Читатель
Группа: Администраторы
Сообщений: 16
Статус: Offline
| 
Богданов Иван Никитович , Разведчик
После начала войны я попал в кавалерийское училище. Программа в училище была сокращенная, если в мирное время там учили и логику и математику, то нас уже учили чисто военному делу, как убивать противника – непременно рубка лозы была, но это дедовский способ, на фронте мы в сабельные атаки не ходили. Учили владению пиками, как во времена Ивана Грозного, но и это не пригодилось.
К тому времени уже знали, что воевать кавалерии приходилось в пешем строю и нас вот этому обучали. В кавалерии специальное построение было – тройками. Тройка – это звено. Боец в центре назывался коновод, во время боя двое крайних отдавали поводья коноводу, и он уводил лошадей в укрытие, а кавалеристы уже должны были действовать в пешем строю.
Разумеется, в училище у меня были любимые предметы, и те, которые я не любил – например, на уроках артиллерии клонило в дремоту, а вот огневую тактику, рукопашный бой и топографию я любил.
По окончанию училища я попал командиром сабельного взвода в 3-й гвардейский кавалерийский корпус, на Юго-Западный фронт. Тогда Манштейн как раз старался прорваться к Сталинграду, и вот наш корпус участвовал в отражении этого удара.
Когда я принял кавалерийский взвод, мне еще не было 19, а бойцам было под 40 лет, потому что сперва в кавалерию призывали тех, кто там раньше служил, позже уже стали комплектовать – лишь бы на коне сидел. Кавалеристов уже не осталось.
Мне везло с наставниками. Командир моего эскадрона был капитан Оганесян, буденовец, воевавший в Первой конной.
Первое, что он приказал – это сменить шинель. Нас в училище одели в шинели, сшитые из английского сукна цвета хаки, потому что англичане знали, куда пойдет их сукно, таким образом, они помечали кого надо в первую очередь выбивать на поле. Со мной прибыли еще выпускники, они не сменили шинель, и погибли же в первом же бою.
Потом он прощупал что я из себя представляю и сказал: «Запомните корень, который пригодится в любом бою – разведка, охранение, связь».
Старшина Каблуков был, помощник командира взвода, он был под стать комэску. До войны он лет 20 прослужил в кавалерии и вот он мне и говорит: «У вас есть теоретическая подготовка, а у наших бойцов боевой опыт. Поэтому если вы что-то надумали отдать распоряжение, приказание, посоветуйтесь с солдатами». Я всю жизнь советовался с подчиненными, даже уже в зрелом возрасте.
Так вот на фронте и приходилось постигать военную науку. Что в училище в одно ухо влетало, в другое вылетало, тут приходилось вспоминать и проходить уже на практике.
От Сталинграда наш корпус прошел до Миуса, а это 600 километров. Личный состав устал, эскадроны понесли потери, базы снабжения не поспевали за наступающими войсками, поэтому не хватало боеприпасов, началась распутица. В результате, в марте 1943 года, нас вывели на переформирование.
В это время в кавалерии произошли изменения. Первоначально в кавалерийских дивизиях было 3 кавалерийских полка, а в 1943 году один полк сократили, а вместе него ввели танко-самоходный полк. Мой полк попал под расформирования, лошадей и личный состав передали другим полкам, а офицеров отправили в резерв. Так я попал в офицерский резерв фронта.
Служить в кавалерии было сложно – необходимо было заботиться о лошадях – покормить их, почистить. Бывало, когда возникали проблемы с фуражом, командир эскадрона смотрит, где свежей соломой до войны покрыт дом, дом раскрывают, бабки плачут, немцы шли не тронули, а здесь свои. Тяжело вспоминать. Если лошадь ранена, приходилось их пристрелить.
В резерве я пробыл три месяца. В июле 1943 года, когда шла Орловско-Курская битва, Юго-Западный фронт получил задание отвлечь часть сил противника от Воронежского, Брянского, Центрального фронтов.
33-й дивизии Назарова было приказано перейти в наступление, но она попали в окружение и понесла большие потери. Дивизии требовалось пополнение, в том числе командиры стрелковых и минометных взводов, и офицеры дивизии приехали в офицерский резерв за пополнением. К тому временем мне надоело сидеть в резерве и я постарался втиснуться, но помощник начальника офицерского полка резерва по учету переменного состава упирался, кавалеристов приказано в пехоту не направлять, их стали перебрасывать на Центральный фронт, в 4-й казачий корпус.
Но мне повезло. Зам командира полка по строевой части раньше был начальником кавалерийского резерва в Новочеркасске и он поддержал мою просьбу. Так я попал в пехоту. 91-й гвардейский стрелковый полк 33-й гвардейской стрелковой дивизии.
33-я дивизия была сформирована на базе 2-го формирования 3-го воздушно-десантного корпуса и сразу получила наименование гвардейской.
Когда я прибыл в полк, начальник штаба сразу спросил, что я окончил, где воевал. Я рассказал и меня назначили командиром взвода конной разведки полка. В основном конная разведка использовалась на марше при преследовании противника. Противник отходил очень быстро, когда он чувствовал, что ему уже тут не удержаться, он выставлял заслон, а сам отходил. Заслон открывал огонь из всех видов оружия, а потом на мотоцикл и ушел. Утром наши встают, а противника нет. Вот наша задачей и была – разведка на марше при преследовании противника, установить рубеж, где он зацепился, чтобы быть готовым.
Обычно как было – идет головная походная застава, обычно от полка в головную заставу батальон выделялся, а за батальоном идет полк. А впереди батальона идут конные разведчики – два разведчика перед батальоном, два разведчика справа, два разведчика слева, а с остальные следом за ними, на расстоянии зрительной связи.
Кроме дозора наш взвод выполнял функции связи с соседними полками, выделяли мы и охрану для штаба полка.
Во время форсирования Днепра разведчики нашей дивизии понесли большие потери. Сперва разведчиков переодели в гражданскую одежду, переправили через Днепр, чтобы они проникли в глубину обороны противника. Только переправили – на той стороне начали рваться гранаты, стрельба. Разведка погибла.
Отшлифовали план до деталей, выбрали объект для нападения. Задача – ворваться в землянку и взять языка. А в землянке же не один немец и было решено, сперва бросить гранату. А молодой парень к обыкновенной гранате привязал и противотанковую гранату, а там 200 грамм тротила, а, может, целый килограмм, и опустил в землянку. Два разведчика приготовились, как только взрыв, так они врываются туда, но не заметили, что рядом с этой дверцей стеклянное окошечко. Взрыв – осколки стекла, дерева… И вместо немца, притащили двух своих раненых.
А задача-то не снимается. «Языка» надо взять во чтобы то ни стало. На следующий день пошла другая группа в усиленном составе. Под командованием командира взвода пешей разведки, Ивана Николаевича Гусева. Оказалось, что там немцы произвели смену, прибыла новая часть из Франции.
Наши, вроде, учли все недостатки, вышли на исходную позицию. Вдруг сзади их послышались шаги. Разведчики притаились, кто залег, кто спрятался. Схватили одного немца, но не заметили, что второй немец шел по траншеи и он выскочил из траншеи, хотел ударить прикладом. Яков Карпович, впоследствии кавалер трех степеней Славы, уклонился. Удар был скользящим. Яков автоматом немца под дых, взяли и его. Стали отходить, но не учли одного. Хотя накануне предупреждали, взяли пулеметчика, который сменился со смены, на его месте дежурил другой пулеметчик. И вот этот пулеметчик открыл огонь из пулемета. Один разведчик был тяжело ранен.
На марше, в районе Оска, это на Украине, был случай. Головной дозор докладывает, что нам навстречу идет непонятная колонна. Я присмотрелся, шинели румынские, пилотки непонятно какие. А тут еще эту колонну два мессера обстреливать начали. Подъезжаем, навстречу выходит чешский подполковник и на чистейшем русском языке: «Господин лейтенант, я командир чешского батальона, наша дивизия несла охранные функции в районе… Мы бросили свое тяжелое оружие, артиллерию, потому что немцы выставили нас, как заградотряд, мы решили уйти. Предупредите свое командование». Я сразу отправил разведчиков с донесением. Для меня это была первая капитуляция противника.
Потом взвода конных разведок объединили в эскадрон при дивизии и поскольку я был единственным кавалеристом, то меня назначили командиром эскадрона.
В Крыму под Севастополем командир дивизии ставит мне задачу – давай эскадрон в тыл противника, полки никак не могли прорвать оборону, и комдив хотел, чтобы мы им вот так помогли. Начальник разведки говорит, товарищ генерал, ведь разведэскадрон 60 человек, это не корпус Доватора. Кто им тоже снабжение в тылу обеспечит? Отменили. Командира дивизии потом ранило и он ушел в госпиталь. А с ним ушла и партизанская идея.
Севастополь освобождало три армии – Отдельная приморская, 51-я и 2-я Гвардейская. Там много моряков было, особенно во 2-й Гвардейской. Они в вещмешках хранили бескозырки, тельняшки. И вот, перед входом в Севастополь, они одели свои штопаные, перештопанные тельняшки и вперед. Когда вошли в Севастополь – радости предела не было. Начался салют, стрельба. Появились баяны. Люди, все в слезах, обнимались.
Комендантская служба по радио объявила – прекратить огонь! Там 13-й танковый корпус еще вел бой, к ним на подмогу 46-й полк ночных бомбардировщиков, ночных ведьм, летел, а пролететь не может, наши зенитки бьют.
Потом нас перебросили в Литву. Там сплошного фронта не было, немцы на бронетранспортерах патрулировали дороги. Разведгруппа нашего 91-го полка и дивизионные разведчики встретились, кто-то доложил, что дороге прошли два немецких транспортера, решили устроить засаду. Распределили задания – первая группа первый бронетранспортер пропускает, второй бьет. А вторая группа бьет первый. Один транспортер подбили, а другой транспортер захватили.
Иван Никитович, еще несколько вопросов. Как вы подбирали людей в разведвзвод?
- Чтобы физически крепкий, дюжий парень, раз. Чтобы психологическая выдержка у него была. Беседовал с ними – где бывал, воевал, немцев боишься или нет. Давай, поборемся.
- Как вы готовили разведчиков?
- Меня еще в училище учили, как тихо подкрадываться к противнику, как его снять, как что. Этому же я учил разведчиков. Кроме того, учил как вести наблюдения, а это целая система. Например, когда мы были в обороне на наблюдательном пункте проводится съемка местности. Смотришь в панораму, замечаешь, откуда стреляет пулемет, делаешь отметочку, откуда бьет артиллерия и т.д.
Надо сказать, что разведотделения были в каждом подразделении полка – в стрелковых батальонах, в артиллерии, у саперов, даже у химиков и то были разведчики. Все они наблюдали за передним краем и докладывали результаты своих наблюдений в штаб.
Я был начальником разведки полка, и все эти данные стекались ко мне, я их обобщал, писал разведдонесение и докладывал начальнику штаба или командиру полка.
- В поиски ходить приходилось?
- Нет. Конная разведка в поиск не ходила. В ней ребята были более смышленые, грамотные. С хорошей памятью, чтобы могли зафиксировать и доложить. Конным разведчикам приходилось общаться с командованием. Командир полка, начальник штаба. Шесть человек едут, охраняют командира полка. Подбирались люди не только по физическим данным, но чтобы еще соображали.
А когда я стал начальником разведки полка, то тоже в поиск не ходил – офицерам полковой разведки это запрещалось. Например, в Литве начальник разведки соседней дивизии, потерял ориентировку, на «виллисе» наскочил на немцев, так пришлось эту дивизию снимать с фронта.
-Получается вы только готовили выходы?
-Да. Планирование. Надо же было согласовать с поддерживающими средствами, и чтобы стрелковые подразделения знали, что шла разведка, артиллерия, выработаны сигналы вызова огня. В Литве, например, разведчики ходили через боевые порядки 1-го батальона. Заместителем командира батальона по политчасти был Элизар Абрамович. Это мой друг. Я всегда получал информацию о противника от него. Он лучше командира знал, что там творится, знал слабые места, потому что он и в обороне, и в наступлении, в телогрейке с автоматом, с солдатами непосредственно. Он был три раза ранен, три или четыре ордена получил. Я когда попал в госпиталь, мне сообщили, что он погиб и я очень переживал.
А потом я потерял связь с полком, дивизию расформировали, кого куда. Когда началась ветеранская работа меня нашел фельдшер нашего полка. Сообщил другим. И вдруг я получаю из Ялты письмо от Элизара.
- Насколько, я понимаю, разведчики отличались в своем поведении от обычной пехоты. Как управлять такой, скажем, бандой?
- В строгости. Не хочешь быть в разведке, пойдешь в пехоту.
А так я не кричал, не наказывал, общался. У меня характер спокойный. Хочешь, служи, не хочешь, делаю выводы. Завтра же тебя в разведке не будет. А что это значит, если идет наступление, то через три дня, тебя не будет. Это все понимали.
- Уголовников в разведке много было?
- Были. Был Николай Шуканов, сибиряк. Он на охоте то ли умышленно, то ли случайно, застрелил и ему дали 10 лет заключения. Заключение заменили фронтом. Это был бесстрашный разведчик, стал помощником командира взвода разведки. Отчаянный парень, смекалистый.
- По национальному составу?
- Разные были. Был переводчиком еврей – преподаватель немецкого языка Минского государственного университета. Ходил с нами в боевое охранение. Мы то по-немецки знали «Хенде хох» и все, а он мог подслушать. Был Николай Орлов, сибиряк. Я его подбирал в разведку, спросил, немцев не боишься? Он говорит, что вы, товарищ лейтенант, я с отцом на тигра ходил? Он был сигнальщиком на крейсере «Червона Украина», который немцы затопили у пристани в Севастополе, участвовал в обороне Севастополя, много рассказывал. Всегда имел три противотанковые гранаты. Ему старшина говорит, ремень у тебя не выдержит. Он говорит, позаимствую ремень у немцев, он покрепче. Старшина: «Я тебя накажу за нарушение формы». «Наказывай. А гранаты дай».»Ты же можешь взлететь на воздух от такого арсенала». «Какая разница от двух взлетать или от одной?» «Взлетишь к чертям». «Меня черти не примут, я крещеный». Получал гранаты.
- Бывали случаи трусости среди разведчиков? Обнаружен, обстрелян, отошел.
- Еще четвертое «О» – обманули. Обычно, если разведка уходила на задание и возвращалась ни с чем, дело доходило почти до начальника особого отдела. Он начинал допрашивать, попробуй, докажи. А доказать-то очень трудно. Встретили они, допустим, проволочное заграждение под током, швырнули гранату, вот и обнаружили. Особист даже внедрил в взвод пешей разведки своего информатора, но там командир взвода был лейтенант Осипенко, и он первым делом этого Василия назначил старшим группы. Поставил ему задачу, взять «языка». И все. Василий полез с группой, «языка» не взял. Но не доложил. Задание не выполнил, не доложил, значит, засланный казачок. Потом притерся. Ему говорят, Василий, пойми, можно, конечно, попытаться положить ребят. Но зачем напрасные жертвы?
- Вас как пехоту использовали?
- Нет. Разведчиков в бой не пускали. Командир полка держал как свой резерв. Перед наступлением разведчики распределялись по батальонам. Взвод конной разведки был с ротой автоматчиков в резерве командира полка. Мало ли чего. А разведчики действовали со своей задачей, захватить языка или документы. Начальник штаба говорил, даже какая-то бумажка попадется вам, тащите. Потому что наши познания в немецком языке – хенде хох, а там может быть, важная информация.
- А языков вообще трудно добыть было?
- Во время обороны взять в плен немца трудно.
Вот в Литве здесь установлен немецких сигнальщик, который через определенное время запускает ракеты, разведчики тихонечко заползают, берут. На следующий день другой немец выпускает ракеты. Его снова берут. А так трудно было.
Как-то дивизионным разведчикам была поставлена задача, во что бы то ни стало взять «языка». Они три дня на расстоянии примерно метров 40 от немецких траншей лежали в картофельном поле. Заметили, как немец оборудует окопы. Договорились с артиллеристами, 45-ка открывает огонь по этому окопчику. Разведчики в это время бегом, хватают и волоком к нам.
- В разведке должно было быть много трофеев. Действительно так было?
- Было. Немца доставят, а у каждого немца были безопасная бритва и часы. Часы, между прочим, у них были плохие.
В Севастополе большие трофеи взяли – продовольственные, винные склады. Когда взяли Каховку там захватили винные заводы, делали виноградное вино. Там сразу интендантская служба прибрала, но все равно, если кому-то из разведчиков надо вина, он обязательно принесет. Он пару гранат брал, притворялся немножко выпившим и шел к часовому. Налей ведро, не дашь, я тебя взорву. Было и такое. Ребята были сообразительные.
- Как относились к немцам?
- Если брали пленного, то к нему относились, как к солдату. Никаких таких репрессивных мер, чтобы морду набить. За это наказывали. Если кто-то проявлял такие вещи, наказывали. Велась работа, с пленными обращаться гуманно. Была солдатская солидарность. Об этой солдатской солидарности отец рассказывал, как еще в империалистическую войну братались с немцами. Днем стреляют друг в друга, а вечером идем сахар на махорку менять.
В районе Днепра было, часов в 7-8 утра, немец подводит лошадей поить, а через какое-то время наш солдат. Ни одного выстрела ни с нашей стороны, ни со стороны немцев.
В Литве был колодец, к которому ходили и наши воду брать и немцы. Никаких выстрелов. Допустим, убьют немца, и наши же потом без воды останутся. Такая была солдатская солидарность.
Под Севастополем брали пленных только во время боя. По 5-10 человек. А так – никак, лазили – бесполезно. И вдруг с первого батальона докладывают, что на нашем участке рядовой привел двух немцев. Начинают разбираться, а это наш рядовой из среднеазиатских республик. Он спустился с высотки к реке Бельбек, набрать воды. Набрал полкотелка воды и пошел. Прошел свой передний край и очутился в обороне немцев, а там оборонялся батальон политически неблагонадежных. Они схватили, и заперли в блиндажике. Вечером говорят, веди нас туда. Он подходит к своим, стой, кто идет! «Свои». Доставили перебежчиков на командный пункт. Допросили их. Раз батальон политически неблагонадежных, тут все ясно. Один снимает свою гимнастерку, у него на одной стороне наколка Ленина, на другой Маркса. «Почему вы не сдаетесь в плен»? «Нас предупредили, если мы будем сдаваться в плен, наших близких ждет репрессия». «Почему сейчас сдались?» «Наши близкие погибли, никакого не осталось».
- В Пруссии с мирным населением как?
- В Пруссии тоже был строгий, категорический приказ, с мирным населением обращаться лояльно. Был у нас старшина-артиллерист с Кубани, так у него немцы всю семью сожгли. И вот, когда ворвались в Восточную Пруссию, ему там попалась старуха, которая не успела эвакуироваться, он ее застрелил. Его под суд. Простили только потому, что он сделал все это в состоянии аффекта, но строго предупредили.[size=9][size=9]
|
| |
| |
| Polkovnik | Дата: Вторник, 24.04.2012, 17:57 | Сообщение # 4 |
|
Читатель
Группа: Администраторы
Сообщений: 16
Статус: Offline
| 
Радин Самуил Соломонович , Штрафник[size=9]
Начало войны было для нас как гром среди ясного неба, и уже 23-го июня во время очередной бомбежки авиабомба попала в соседний подъезд нашего дома. Я никак не мог понять, где наша хваленая авиация?, почему в небе только немецкие самолеты?
Я вместе с мамой и младшим двенадцатилетним братом Леней решили уходить из города, оставаться было опасно. Соседи говорили нам: "Зачем вы это делаете, немцы были в Минске в 1918 году, культурная нация, они никого не тронут"... Взяли один чемодан с вещами и пошли из Минска по Московскому шоссе, по дороге меняя вещи на еду.
На одной из станций увидели, что на путях стоят открытые железнодорожные платформы, беженцы забрались на них, и под бомбежкой поезд тронулся в путь. Оказались мы в Саратовской области на станции Турки, это на границе с Тамбовщиной.
В Саратове жила сестра отца и, поначалу, некоторое время мы жили у нее.
Мать устроилась на работу учительницей в сельскую школу.
Осенью 1941 года меня призвали, в военкомате я не указал судьбу отца. Отправили в запасной учебный полк, где какое-то время меня обучали как обычного стрелка -"штыком, бей-коли!", а потом я попал в пулеметную учебную роту, где готовили пулеметчиков на ДШК. В начале 1942 года, в составе, кажется, 617-го зенитно-артиллерийского полка, я оказался на Калининском фронте, где прослужил почти год наводчиком и командиром расчета ДШК.
Г.К. - Что запомнилось из этого периода?
С.Р. - Отдельные эпизоды в памяти не задержались, в голове сейчас не воспоминания, а "сплошная каша", столько лет уже прошло... У меня всегда была плохая память на фамилии, а теперь и подавно..., не могу их вспомнить, только имена...
На Калининском фронте нас постоянно перебрасывали с места на место, то на самую передовую, то мы стояли в ближнем тылу. В роте было всего 4 установки ДШК, ротный попался какой-то пьяница, когда на нас летели бомбы, он сразу прятался в окопе, а не оставался рядом с пулеметными расчетами, как велит устав и командирская совесть.
За год в зенитчиках мне достоверно удалось сбить только один немецкий самолет. Помню, как приходилось замерзать и голодать, как мы выкапывали из-под снега мерзлую картошку, чтобы как-то прокормиться. Условия были очень тяжелыми...
Зимой 1942-1943 года во время одного из авианалетов бомба разорвалась прямо рядом с пулеметом, меня сильно контузило, поранило осколками, и пока меня подобрали санитары, я еще успел обморозиться... Из госпиталя я в свой полк назад не попал, меня направили в запасную часть, где я ждал отправки на передовую с очередной маршевой стрелковой ротой. Тут приехал какой-то генерал, приказал выстроить личный состав запасного полка, а это было примерно 2.000 человек. Генерал приказал всем имеющим среднее образование выйти из строя. Таких набралось всего тридцать человек.
Нам объявили, что нас направляют учиться на танкистов. На медкомиссии врачи меня забраковали из-за моего высокого роста, мол, как такой "верзила" может поместиться в танке. Врачи руководствовались еще довоенными формулярами, предписывающими ограничения роста при наборе в танковые войска. Я ответил врачам, что меня "лично товарищ генерал отобрал в танкисты", и меня сразу признали годным.
Нас привезли в 21-й учебный танковый полк в Дзержинск Горьковской области, где меня готовили на башенного стрелка, и вскоре, в начале сентября 1943 года, нас отправили на фронт. Я попал на 1-й УФ, в 230-й отдельный танковый полк, который в этот период входил в состав 38-й Армии и вел боевые действия на подступах к Днепру.
Полк имел только легкие танки Т-80 (модифицированные Т-70), экипаж танка состоял из трех человек , вооружение - 45-мм пушка и курсовой пулемет. Боекомплект - 70 снарядов. Эти Т-70 у нас называли "могила на гусеницах", танк имел "в линию" два бензиновых двигателя и горел в бою "как спичка".
Командовал 230-м ОТП подполковник Щербаков.
Г.К. - Насколько тяжелыми были бои на плацдарме за Днепром?
С.Р. - Ночью переправились по наплавному мосту на западный берег Днепра.
Появился генерал-майор, собрал танкистов: "Ребята, готовьтесь, утром немцы будут наступать". Утром немцы пошли в атаку, мы ее отбили, и еще несколько дней стояли в обороне на плацдарме. Потом нам приказали вернуться на левый берег и перебросили уже на Лютежский плацдарм. Рядом с нами была еще чехословацкая бригада генерала Свободы, так танки за Днепр переправляли на баржах: чехи ставили по 4 гаубицы, мы по два своих танка и баржа под обстрелом совершала очередной рейс через реку.
Здесь, на подступах к Киеву мне довелось первый раз выбираться из горящей машины. Бронебойный снаряд попал прямо в танк, пробил через грудь механика-водителя, наш танк загорелся, но я успел выскочить из башни, только получил ожог левой руки.
Через какое-то время от нашего 230-го ОТП ничего не осталось, и, уже не помню точно, как я оказался в составе 59-го отдельного танкового полка, события поздней осени сорок третьего как-то перемешались... Здесь уже были танки Т-34 и полк поддерживал 1-й гвардейский кавкорпус генерала Баранова. Вместе с кавалеристами мы брали Житомир и выходили из окружения.
Г.К. - Каким был выход из Житомирского окружения?
С.Р. - На Житомир шли со стороны Коростышева, оборона немцев была прорвана именно атакой наших танков. Запомнилось, как по дороге всадили несколько снарядов в здание спиртзавода, в котором засели немцы, и спирт из пробитых бочек потек по канавам, и пехота его черпала котелками и касками прямо оттуда.
Сам Житомир был взят почти без боя. Мы захватили колоссальные продовольственные и вещевые склады, несметные запасы алкоголя, казалось, что в них "свезена вся Европа". Стояли бочки с ромом, высокие ряды ящиков со шнапсом, коньяком, вином. Бойцы на месте отбивали ударом об рельсы горлышко от бутылок и пили, сколько в "душу зальется". Из простреленных бочек ром хлестал на пол. Датское масло в жестяных баночках, норвежская сельдь, мясные консервы - как говорится, бери-не хочу.
Помню, как взял себе в танк несколько бутылок французского вина "Бордо". Из-за богатых трофеев в частях началась серьезная пьянка, от которой все окончательно "очнулись", только когда узнали, что находимся в полном окружении и уже поступил приказ на прорыв. Кавалеристы нагрузили свои тачанки и подводы трофейным барахлом и колонной двинулись на восток, внешне это напоминало банду батьки Махно после удачного рейда. У нас в полку оставалось всего 4-5 танков и когда дошли до какого-то рубежа, нас остановили, впереди были немцы. К моему танку подошел какой-то полковник и спросил: "Ракетница есть? Давай ее сюда. По сигналу ракеты - атакуйте!". После войны этот полковник преподавал у нас в Минске в институте на военной кафедре, и он меня при встрече сразу узнал. Фамилия его была Белый.
Дошли до деревни Устиновка, это рядом со станцией Чоповичи. У нас уже не было горючего и снарядов для танков, и наши Т-34 полностью исчерпали свой моторесурс. Остатки 59-го ОТП встали без движения. Кругом грязь, слякоть, а мы уже в валенках. Распределились так - один дежурит в танке, другие греются в хатах. Утром из леса появились немецкие танки и стали вести огонь вслепую, кавалеристы кинулись спасаться, стали разбегаться из деревни, кто пешим, кто конным, а нам куда деваться, танки целыми бросить - не имеем права. Думали что все, пришел наш смертный час, еще немного и нас просто "сомнут"... За нами сарай, метров сто в длину, так из-за него внезапно вышли 4 установки "катюша" и дали залп прямой наводкой по наступающим танкам . Немцы сразу отошли назад в лес... После выхода из окружения нас передали в 4-й гвардейский Кантермировский танковый корпус, я попал служить в 13-ую гвардейскую танковую бригаду, в которой провоевал всего несколько месяцев, но о службе в этой бригаде мне даже не хочется вспоминать...
Г.К. - Что в этой 13-гв. ТБр было такого особенного, что Вы о ней говорить не хотите?
С.Р. - Сама бригада была обычной, имела в своем составе танки Т-34. Но командовал бригадой полковник Бауков, "славившийся" своим произволом и скотским отношением к личному составу и, вдобавок, являвшийся отпетым антисемитом.
Я за время своей службы в армии только в этой бригаде впервые столкнулся с таким явлением. Чего только мне там не довелось услышать, начиная от "жидовской морды", и заканчивая "вы, сволочи пархатые, нашего Христа распяли, мы вам за это еще отомстим". Постоянные оскорбления на национальной почве, даже в своем экипаже. Рядом стояла 12-я гв. ТБр, и там была похожая картина, встретил одного еврея-танкиста с этой бригады, так он мне сразу сказал: "Мы здесь скорее от пули в спину погибнем, чем от немецкой руки"... Жуткая атмосфера... За бои под Тернополем всему экипажу вручили ордена, мне - ничего, хотя немецкий танк я там подбил, но мне сказали прямым текстом - "жидам не положено!"... В составе бригады я участвовал в боях на Западной Украине, а в конце мая 1944 года меня полковник Бауков "сплавил" в штрафную роту.
Г.К. - Зачитаю архивный документ, приказ №061/с от 26/5/1944 по 13-й гв. ТБр.
"Командир башни Т-34 1-го танкового батальона сержант Радин Самуил Соломонович, находясь в суточном наряде, 23/5/1944 отказался выполнять приказания дежурного по батальону, грубил, вступал в пререкания... Будучи арестован за такое поведение, сержант Радин продолжал вести себя вызывающе, потеряв всякое воинское достоинство... Кроме того, в батальоне Радин проявляет себя недисциплинированным, небрежным, грубым, на замечания офицеров часто вступает в пререкания. За допущенное грубое нарушение воинской дисциплины, переходящее в преступление, для искупления свое вины перед Родиной, сержанта Радина С.С. направить в штрафной батальон (№ не указан) сроком на 3 месяца"... Как все было на самом деле?
С.Р. - В 1996 году я сделал запрос в Центральный Архив МО в Подольск и оттуда мне прислали этот документ. Все что в нем написано - ложь от первого до последнего слова.
Ни в какие пререкания с офицерами я не вступал и выполнять приказы не отказывался. Все было иначе, до банального просто. Бригаду отвели в тыл на отдых. Я стоял возле танка когда ко мне подошел бригадный "особист", со своим подручным, и приказал: "Сдать личное оружие и комсомольский билет!". Я ничего не понял, только сказал, что комсомольский билет можно забрать только по решению комсомольского собрания батальона, на что "особист" грубо ответил: "Ты здесь права не качай! Ты отправляешься в штрафную роту!". Забрали мой пистолет ТТ , билет, отвели меня к группе бойцов , человек пять, которые также ожидали отправку "в штрафники"...
Никакого суда трибунала надо мной или элементарного разбирательства в штабе бригады не было, и вся эта отправка в штрафную роту была чистой воды произволом со стороны комбрига, по его указанию "состряпали" лживый приказ о моих "воинских преступлениях", он его подписал, и все, "вперед - в штрафную", насколько я знаю, по уставу командир отдельной бригады имел личное право отправить подчиненного сержанта или рядового в штрафники. В штрафную нас вели под конвоем, я попросил разрешения забрать из танка свой вещмешок и шинель - не позволили, погнали под дулами автоматов, как пленных немцев... Я потом пытался понять причину произошедшего и был склонен думать, что в Особом Отделе бригады была пометка о том, что я "сын врага народа" , и если добавить к тому лютую ненависть Баукова к еврееям - так все для меня "сложилось" - один к одному, как нельзя хуже ...
Г.К. - В штрафной роте туго пришлось?
С.Р. - Период, проведенный в штрафной роте, я вспоминаю без какого-либо содрогания души. В нашей 318-й отдельной штрафной роте при 38-й Армии по меркам того времени была здоровая нравственная атмосфера. Ротой командовал капитан Смирнов, его фамилию я запомнил намертво. Уже когда лежал раненый в госпитале, то написал Смирнову письмо, хотел узнать, снято ли с меня "клеймо штрафника", и Смирнов мне лично ответил, что если я пролил кровь в бою, в штрафной роте, то никакой вины перед Родиной уже не имею... Прибыл в роту, мне выдали винтовку-"трехлинейку", патроны, и сразу в траншею. Штрафников было человек триста, но мы занимали по длине большой кусок передовой линии, расстояние от бойца до следующего в линии окопов достигало 30-40 метров. Хочу сказать, что отношения между бойцами-штрафниками были товарищескими, нас объединила одна судьба, горькая и страшная.
В какой-то степени, можно выразиться, хоть и с натяжкой - это была дружная боевая семья, друг к другу относились с уважением.
В затишье мы иногда собирались вместе по 5-7 человек и беседовали между собой. Разговаривали о прошлой жизни, некоторые делились планами на будущее, в надежде, что останутся живыми. На политические темы разговоры велись на примитивном уровне. Иногда бойцы сами рассказывали, за что попали в штрафную. Большую часть личного состава роты составляли бывшие бандиты - уголовники и "дезертиры 1941 года", оставшиеся в "примаках", а также уклонившиеся от мобилизации после освобождения Украины частями Красной Армии. Но было среди нас немало и таких, которые "загремели в штрафную", только за то, что где-то возразили офицеру или просто не понравились начальству. Никто не спрашивал - какой я национальности, эта тема вообще не обсужадалсь. Кроме меня в роте был еще один еврей, "амбал", человек еще выше меня ростом и большой физической силы, внешне напоминал штангиста - тяжеловеса. Он как-то идет по траншее, заметил меня, признал во мне своего и сказал: "За спиной присматривай, будь осторожен, смотри, как бы сзади пулю не получить"...
Командирский блиндаж находился за нашими позициями, Смирнов вел себя с нами довольно корректно, а вот его заместитель по строевой смотрел на штрафников зверем. Мы держали оборону, выдерживая постоянные ежедневные беспрерывные артиллерийские и минометные обстрелы, которые прекращались только на ночь, но ночью уже от нас требовали вести постоянный беспокоящий огонь в сторону немцев, как сказал ротный - "чтобы не спали", боеприпасов хватало. Днем мы скрывались от мин и снарядов в нишах, вырытых в стенках траншеи, но от прямых попаданий это не спасало, а наши позиции находились у немцев как на ладони. Взвод ежедневно нес потери от этих обстрелов, но нас все время понемногу пополняли. Несколько раз мы поднимались в разведку боем, вот тут потери были чувствительными. Немцы тоже нас атаковали.
Один раз возле меня убило пулеметчика, я кинулся к нему, вижу, что ручной пулемет остался целым, а у бойца пулевое попадание в голову. Только дал по немцам одну очередь на весь диск из "ручника", как сразу в бревно, в "накат" над моей головой, впивается пуля, понятно - снайпер работает. Мы потом этого снайпера "подловили" коллективными усилиями, мой товарищ несколько раз чуть поднимал каску над бруствером, немец не выдержал и выстрелил, я сразу его засек и "снял" из винтовки, там расстояние было метров сто пятьдесят, не больше...
Полтора месяца я провел в штрафной роте целым и невредимым...
А потом поступил приказ на атаку. В июле светает рано, нам приказали по сигналу ракеты атаковать немцев и занять их линию обороны. Погнали в атаку без артподготовки, и как только мы поднялись, навстречу нам немцы открыли шквальный, очень плотный пулеметный и артиллерийский огонь, нас ждали. Очень много штрафников было убито и ранено уже на первых метрах "нейтралки". Я успел пробежать метров семьдесят, как рядом разорвался снаряд или мина, и меня швырнуло на землю. Почувствовал боль в ноге, с бедра текла кровь. Посмотрел, а прямо вокруг меня человек восемь мертвых штрафников, всех поубивало этим разрывом снаряда, а мне достались только множественные осколочные ранения в ногу. Я лежал на земле и слышал, как рота ворвалась на немецкие позиции. Мимо меня пробежал заместитель командира роты со своей сворой, остановился: "Что, ранен?" - "Сам не видишь?", и они побежали дальше. Раненых никто с поля боя не вытаскивал, и я сам пополз на правом боку до своих окопов. Сам себя перевязал. Дополз до траншеи, там был связист с телефонным аппаратом, он помог мне спуститься в траншею. Немного отдохнул, перевалился за бруствер и снова пополз к опушке леса из последних сил. На меня случайно наткнулась санитарная повозка, меня подобрали и отвезли в санбат. Операцию сделали в полевом госпитале, выяснилось, что один из осколков застрял в кости, а потом отправили в госпиталь для тяжелораненых в Винницу, где нас погрузили в санлетучку и отвезли в Ростов.
Но все ростовские госпиталя были забиты ранеными, и наш эшелон направили на юг, в Баку. Выписали меня из госпиталя через три месяца.
Г.К. - В какую часть Вы попали служить после выздоровления?
С.Р. - В Баку, в Сальянских казармах, находился учебный танковый полк, туда меня и направили. Здесь экипажи проходили подготовку на американских танках "шерман". Сформировали новый полк, перебросили нас в Пятигорск и сказали, что мы будем отправлены на Дальний Восток, уже полным ходом шла подготовка к войне с японцами. Но на фронт полк так и не попал, мы так и остались в Пятигорске. Я служил старшим мотористом-регулировщиком, это приравнивалось к должности заместителя командира танковой роты по технической части. Здесь со мной случилась одна история, которая могла мне стоить многих лет лагерей. В одном из военных санаториев отдыхал заместитель командующего бронетанковыми войсками по техчасти, который внезапно приехал в наш полк и устроил экзамен для старших мотористов-регулировщиков из всех 12 рот полка. Я показал наилучший результат, генерал вызвал меня себе и сказал, что я буду представлен к офицерскому званию. Я ответил, что хочу демобилизоваться и продолжить прерванную войной учебу в институте. Генералу очень не понравился мой ответ, он в резкой форме заявил, что армия нуждается в специалистах, что я демобилизации не подлежу, и чтобы у меня не возникало желания уйти на "гражданку", он меня направляет своим личным распоряжением на танкостроительный завод в Нижний Тагил, инструктором в роту испытателей танков. Генерал уехал, а через несколько дней я был арестован армейской контрразведкой СМЕРШ, и мне предъявили обвинения в антисоветской агитации и "восхвалении вражеской техники". Я в разговоре с танкистами сказал, что американцы заботятся об экипажах, что в "шерманах" все удобно, все предусмотрено для жизни и боевой работы танкистов, начиная от экипировки, заканчивая аптечкой . Я сразу понял кто написал на меня донос, был у нас один моторист, постарше меня, который мне почему-то завидовал, что я лучше него разбираюсь в технике. Следователь из "особистов" попался грубый, этакое неотесанное хамье, разговаривал со мной исключительно матом, обещая сгноить на Колыме.
И тут меня внезапно выпускают из-под ареста. Оказывается, пришла телеграмма из Нижнего Тагила с требованием срочно меня откомандировать на полигон. Поскольку эта телеграмма была результатом личного распоряжения заместителя командующего бронетанковыми войсками, то "особисты" не решились довести мое дело до конца...
Прибыл в Тагил, несколько месяцев прослужил в роте испытателей танков, моим взодным командиром был минчанин Виноградов, ставший в пятидесятые годы крупным партработником. Демобилизовали меня в конце 1946 года, когда я предъявил справку, что до войны был студентом первого курса политеха.
Вернулся в Минск, восстановился на учебе в своем институте, снова на 1-й курс, уже энергетического факультета. Так закончилась моя армейская служба...
|
| |
| |
| Polkovnik | Дата: Вторник, 24.04.2012, 18:08 | Сообщение # 5 |
|
Читатель
Группа: Администраторы
Сообщений: 16
Статус: Offline
| 
Дупак Николай Лукьянович
В Июне 1941 мне было 19 лет, и я снимался в роли Андрея из "Тараса Бульбы" у Довженко. Еще в марте месяце к нам в Ростовское театральное училище приехали представители студии. Я прошел пробы, и буквально через неделю я получаю телеграмму: "Прошу прибыть на студию "Укрфильм" на пробу роли Андрея в кинофильме Тарас Бульба. Александр Довженко". Такое предложение! Это было событие для училища: Довженко! Который снял "Щорса", "Поэма Земля", "Аэроград", который самый-самый ведущий режиссер. Вдруг он приглашает какого-то Дупака.
Прилетаю я. Встречают меня. Поселяют в гостинице "Континенталь" в шикарном номере с ванной. Фантастика! Я только в фильмах видел, что так живут люди. Ну и вот: "Отдыхайте, утром приедет машина". К 12-ти приехала машина, везут меня на студию по Брест-Литовскому шоссе. Приезжаем на студию, и меня подводят к человеку, который обрабатывает грядки. В рубашке, в штанах, сандалиях: "Александр Петрович, вот, Николай Дупак явился из Ростова". Он посмотрел на меня, руку протянул:
- Довженко.
- Дупак.
- Ты читал Тараса Бульбу?
- Читал.
- О чем оно?
- Ну…
- А ты обратил внимание, что когда умирают казаки, они в одном случае проклинают врага, а в другом прославляют братство? Короче говоря, он мне стал рассказывать, как он собирается поставить фильм про дружбу, про патриотизм, про настоящих любящих жизнь людей. Я обалдел! Довженко такие со мной разговоры ведет! Около часа мы ходили. Потом - пробы на фото, и меня отправили в гостиницу. Вот так для меня начались съемки.
В субботу и воскресенье у нас был выходной. Нам сказали, что мы должны будем посмотреть какую-то зарубежную картину. Мы должны были в воскресенье в 12 часов быть на студии. Я что-то читал и перечитывал, лег спать поздно и проснулся от стрельбы. Я выхожу на балкон, и сосед тоже выходит. "Шо це таке?" - "Да це мабуть маневры Киевского военного округа", и только он это сказал - вдруг метрах, может быть, в 100 самолет со свастикой разворачивается и идет бомбить мост через Днепр. Вот это я впервые увидел. Это было часов в 5 утра. Жара страшенная - градусов 30. Окна открыты. Сосед побледнел - что-то не похоже на маневры. Спустились вниз. Никто ничего не знает. Я пошел на трамвай. Вдруг опять налет. Бросили бомбу на еврейский базар, который был на том месте, где сейчас находится цирк. Тогда я увидел первые жертвы. Приехал я на студию. Прослушали выступление Молотова. Картина стала ясна. Митинг. Александр Петрович выступил и сказал, что вместо запланированных полутора лет на съемку картины, мы сделаем ее за полгода, и будем бить врага на его территории. Настрой был вот такой! Но буквально на следующий день, когда мы приехали на съемки, то массовки, в которой участвовали солдаты, не было. Тогда мы поняли, что, извините, это - всерьез и надолго. В эти дни продолжались бомбежки, шли потоки беженцев с Украины. На второй или третий день войны ко мне в номер уже поставили кровати. Пытались создать условия для беженцев. Начали на студии рыть щели. Еще несколько дней мы собирались сниматься, но потом началась запись в народное ополчение. В него, кроме меня, вступили и Александр Петрович, и Андреев, и Олейников. Отправили нас под Новоград - Волынский. Когда мы туда приехали, я никого из них не увидел, а были только рабочие, монтировщики. Выстроилась наша команда: - Кто имеет высшее образование - 2 шага вперед, среднее - шаг вперед. - Я, вроде, высшего не имел. Сделал шаг, потом потоптался и еще немного вперед. - Напра-а-во! - И нас - в казармы. А дальше происходило распределение - кого куда учить. Меня спросили, умею ли я ездить верхом. Я сказал "да", и меня зачислили в кавалерийское училище.
Особенно нас отрезвило выступление Сталина 3 июля. Тут уж мы со всей очевидностью поняли, что это надолго. Погрузили нас в состав и повезли в Харьков. А оттуда - в Новочеркасское кавалерийское училище. Учили на лейтенантов, командиров взводов. У нас была боевая подготовка и занятия с лошадьми, за которыми мы сами ухаживали. Выездка. Чистка. Кормежка. Плюс к этому, овладевали джигитовкой, вольтижировкой, рубкой лозы. Вскакивали на ходу. У меня первой лошадью была кобыла Ежевика - ужасно вредное животное. Командир училища решил два эскадрона по 150 человек сделать, а чтобы не путались, он разделил по цвету на гнедых и вороных. И тут у меня Ежевику забрали и дали потрясающего коня Орсика, который впоследствии меня спас. Надо сказать, что три раза меня лошадь выручала от гибели. Нас учили с октября по январь. В ноябре или начале декабря, после того как немцы ворвались в Донбасс, нас послали заткнуть дыру во фронте. Нас выгрузили на станции, и мы верхом две ночи ехали искали противника. Километрах в пятидесяти от станции передовой дозор наткнулся на мотоциклистов и полковник Артемьев, командир, решил атаковать. Оказалось, что там не только мотоциклисты, но и танки. Нас расколошматили, мы потеряли человек двадцать. Меня ранило в горло, я схватился за гриву коня и одиннадцать километров до речки Кальмус, где располагался наш полевой госпиталь, он меня нес. Я находился в полусознаниии. Меня сняли. Сделали операцию. Вставляли трубку. Нас срочно вернули в Новочеркасск, откуда мы своим ходом отправились в Пятигорск на учебу.
Нас выпустили младшими лейтенантами 2-го января. За тот бой мне дали награду. Получилось так, что нас несколько человек - отличников боевой и политической подготовки, отправили в Москву в резервный эскадрон инспектора кавалерии Красной Армии Ака Ивановича Городовикова. Кормили плохо. Мы все время писали рапорты, чтобы отправили нас на фронт. Было такое патриотическое чувство, что надо Родину защищать.
В итоге меня назначили командиром взвода в 250-й, впоследствии 29-й гвардейский, кавалерийский полк, во вновь сформированную в Оренбурге краснознаменную 11-ю дивизию имени Морозова 1 конной армии (В сентябре 1941 в Оренбурге сформировали 11-ю кд., которая к концу войны она называлась 8-я гвардейская кавалерийская Ровенская Краснознаменная ордена Суворова дивизия имени Морозова. Командовал ею с момента формирования полковник Суржиков Михаил Иосифович. Преобразована в 8-ю гв.кд 19.01.1943. Первоначально вошла в 60-ю армию (резерв), потом переброшена под Москву в состав Московской зоны обороны, 4 января 1942 вошла в состав 16-го кк (Рязань). 16 марта 1942 вошла в состав 7-го кк в составе которого воевала на Брянском фронте.- А.Киян).
Мы все имели. Оренбуржцы нас очень хорошо одели: папахи, бурки. Наряженные, мы очень отличались от других. Нам даже шоколад давали, когда мы стали гвардейской частью. Снабжение было хорошее. Было положено 50 г масла, крупа - 500 г, 800 г хлеба, для лошадей - овес или сено. С фуражом было так - в училище выдавали корм централизованно, а на фронте искали фураж, когда не успевали его подвозить. Сам не покушай, а коня накорми.
В кавполку я впервые увидел противотанковые ружья. Через неделю после моего прибытия, мы выступили из Москвы на Брянский фронт. Сначала эти ружья везли в седле и, конечно, набили холки лошадям так, что они вышли из строя. Мое первое рационализаторское предложение было поставить эти ружья на лыжи, поводки от которых тянули два всадника.
Уже на Брянском фронте мы попали в окружение, и я получил благодарность от командования за то, что организовал добычу дегтя. Деготь нужен для смазки сбруи, поскольку она высыхает, и ее необходимо постоянно смазывать. Я помнил картинку из учебника физики или химии, где было показано, как гонят деготь. На фронте меня назначили адъютантом командира полка. Потом меня ранило, и когда я вернулся, я попросился в боевую часть. Хотелось командовать самостоятельно. Меня назначили командиром взвода разведки. Вскоре меня контузило, но после контузии я вернулся на взвод. В январе 1943-го командир эскадрона был смертельно ранен, и меня назначили на его место. Закончил я войну под Мерефой, где был ранен, старшим лейтенантом, командиром эскадрона. Я вот сейчас удивляюсь, как я мог в 20 лет командовать эскадроном? Это же около 120 человек, да плюс еще пулеметный взвод и батарея 45 мм. В общем 250челвек. Это же надо всех напоить, накормить и корм для лошадей достать! Помогало, конечно, и то, что молодежи в кавалерии было мало. Потому что надо любить коня, знать коня, уметь обращаться. Жалели коней, потому что если конь выйдет из строя, ты уже - не кавалерист. После большого перехода нельзя лошади давать пить. Надо обязательно покрыть попоной, чтобы лошадь остыла. Целая наука! Запасных лошадей не было. Все время шло пополнение.
В марте месяце 1943 года была страшная распутица. Армия Рыбалко прорвала фронт под Кантемировкой, и мы вошли в прорыв. Взяли крупный железнодорожный центр Валуйки. При его захвате нам удалось остановить эшелоны с продовольствием и вооружением, которые шли на восток. Видимо немцы не ожидали такого глубокого прорыва. На той станции стояло, наверное, шесть груженых составов. Со всяким добром, вплоть до спирта. Некоторые выстрелят в цистерну, наберут котелок, а остальное его не интересует. За Валуйки нам дали и гвардейское имя, и мне - Орден Красного Знамени.
Пошли дальше и уже под Мерефой столкнулись с переброшенной туда дивизией "Викинг". Это - вояки страшные - и по росту, и по убежденности. Они не отступали. Там я был ранен и отправлен из медсанбата в госпиталь в Тарановку. Документы туда ушли, а меня мой коновод выкрал и вывез меня в свою часть. Командира опекали. Это меня спасло. В Тарановку ворвались немцы и всех уничтожили - медсестер, раненых и больных.
Еще когда мы заняли Валуйки, там можно было выбрать себе лошадь. Мне присмотрелся битюг. Назвал я его "Немец". Нашел я и саночки. Коваленко, мой ординарец, взял под свое покровительство и саночки, и коня. Когда он приехал в госпиталь, мы не знали где немцы. Короче, мы едем, и, вдруг - какие-то солдаты на краю деревни, к которой мы подъезжаем, метрах, может, в 150-200. Хотели проехать через эту деревню. Я вижу, что это - немцы. Коваленко смекнул и тут же развернул коня и пустил его аллюром, и он летит с колоссальной скоростью. Я еще - идиот легкомысленный. Когда у коня ухо ранено, он становится зверем - самое больное место у коня. Я возьми, и выстрели из пистолета в ухо. Видимо попал. Как он понесся! Через овраги в лес. А сзади по нам - из автоматов. Вот так немецкий конь спас советского офицера. Однако ранения стопы и руки оказались серьезными. Сначала меня отправили в Мичуринск. Полежал неделю, и отправили в Бурденко в Москву. Там - 10 дней. Потом в Куйбышев. Там - 2-3 дня. Потом в Чапаевск, в Актюбинск. Смысл такой - если ты можешь вернуться в строй сейчас, то тебя не увозили далеко. Потом меня комиссовали.
- А.Д. Атаковали ли в конном строю?
- В атаку в конном строю я ходил только в училище, а так чтобы рубить - нет, и с кавалерий противника встречаться не приходилось. В училище были такие ученые лошади, что, даже заслышав жалкое "ура", они уже рвались вперед, и их только сдерживай. Храпят… Нет, не приходилось. Воевали спешившись. Коноводы отводили лошадей в укрытия. Правда, часто жестоко за это расплачивались, поскольку немцы, бывало, обстреливали их из минометов. Коновод был один на отделение из 11 лошадей.
- А.Д. Чем вы были вооружены?
- В основном вооружены были карабинами, но в начале 43-го нам выдали автоматы.
- А.Д. Вы сказали, что лошади три раза вас спасали.
- Слева направо. Я, командир полка Евгений Леонидович Корбус, начальник штаба и комиссар. Фмилий их я не помню.
- Да, я уже рассказал, как меня спас Орсик и Немец. После Орсика у меня был конь Кавалер. Красавец! В 42-м году была первая годовщина формирования нашей дивизии. Командовал ей полковник Суржиков, бывший адъютант Ворошилова. Отмечали в 250-м кавполке, где я служил. Комдив поехал встречать Рокоссовского - командующего фронтом - за околицу, а мы, построившись в каре, ждем. Вдруг, я вижу, что въезжает джип, и выходит Рокоссовский. Я командую: "Полк Равняйсь! Смирно!" Только я начал: "Товарищ командующий…", как вижу, на аллюре влетает Суржиков! Мне не удалось доложить, что мы к параду готовы. После парада командир полка полковник Евгений Леонидович Корбус говорит: "Я не поеду в 253 полк поздравлять, а поручаю это тебе". Мы поехали вместе с командиром 253-го полка Серышевым, поздравили с праздником. Было это примерно в 2-х километрах от фронта в районе Бежин Луг, Белев, Мичурин. Тургеневские места. Мы едем обратно. Вдруг начался обстрел. Нас - человек 6, и первая мина падает прямо под брюхо Кавалера. Он как сноп падает, у него все разорвано, а я только контужен, да башлык и венгерка все в дырках. Принял на себя все осколки.
- А.Д. Тачанки использовались?
Тачанки использовались. У нас было 4 штуки с пулеметом, все как у Василия Ивановича.
- А.Д. Как их применяли?
- Как в кино. В том эпизоде с вражеской разведкой тачанка только успела развернуться к мотоциклистам, а тут, как с танка шарахнут! И все вдребезги - постромки, люди, лошади…
- А.Д. Болели ли люди?
- Я не помню, чтобы люди болели, а лошади болели.
- А.Д.Какие лошади наиболее подходят для военной службы?
Какие были, таких и брали. Были и необъезженные. Потом, лошади же воспитываются. Это как человек, только не разговаривает. Видишь, что-то она расстроенная. Сахарку принесешь. Сам не съешь, а ей принесешь, и она готова тебе служить. Чем лучше ты ее содержишь, тем лучше она к тебе относится. В Валуйках мы взяли потрясающих лошадей итальянского горно-альпийского стрелкового корпуса. Такие выездные. Наши все бросились на них, но потом пришлось их бросать, потому что они не приспособлены были к длительным маршам. Ведь иногда за ночь нужно было пройти 120-150 километров. Они просто гибли.
- А.Д. Как проходил марш под дождем?
- Под дождем -набивали холки. Были раненые. Лошадей лечили. Случилось так, что наш комиссар погиб. Он выехал на обочину и подорвался на мине, а у коня была ранена нога; и он стоит, и смотрит, и плачет… И мы понимаем, что и он безнадежен. Прыгает на трех ногах… Это самый страшный эпизод в моей жизни.
- А.Д. Как относились к пленным?
- По разному.
Поехал я на разведку, а заодно и на поиски фуража. Вижу, идет колонна без оружия. Я высылаю 2-х разведчиков. Оказалось, что это - итальянцы, которые бросили фронт и шли к себе домой. Вот эту команду, почти 500 человек, мы привели. У меня даже в эскадроне было два итальянца при кухне, но потом вышел приказ, чтобы всех пленных отправить в тыл. Они рассказывали, что у их офицеров были шпаги, и когда он звал в атаку, то размахивал шпагой. Они ему аплодировали и кричали "Браво. Брависсимо". Конечно, они не хотели воевать. Да и вообще, итальянцы - не вояки. Добродушный народ.
В другой раз мы на месте расстреляли шестерых солдат из дивизии "Викинг". Видимо, это был передовой дозор из 12-15 человек, который в одной деревне перебил почти взвод наших ребят вместе с лейтенантом, замечательным мужиком. Потом нам удалось их окружить и частично уничтожить, а шестерых захватить. Вооружены они были прекрасно. Здоровые, крепкие мужики. Семьи, дети. Это очень неприятный момент и о нем лучше не вспоминать, но это была месть за конкретных ребят. Потом это осудили, но под суд никого не отдали. В общем, такого, что расстреливали за то, что они пленные, не было. Расстреливали тех, которых захватили на месте преступления. Война очень жестокая вещь.
- А.Д. Как Вы относились к немцам?
- Немцы - враг номер один. Так и относились. Очень воинственные, грамотные, но туповатые, туповатые ребята. Они больше нас убивали. Конечно, мы вырвали победу, не считаясь с потерями. Важно было выстоять и победить. Самые жестокие это - власовцы, когда деревни освобождали, жители говорили, что с немцами можно было договориться, а с этими - нет: "Ты - коммуняка, сволочь большевистская!" Забирали все.
- А.Д. Что было самым тяжелым на войне?
- Самое тяжелое, когда 100 километров надо было пройти за ночь. Рысь - галоп, рысь - галоп. Бесконечные команды: "Не жалеть лошадей! Не жалеть лошадей!" Потому что к утру надо быть в другом месте. Если в небоевой обстановке тебя могли за загнанного коня под трибунал отправить, то в этом случае требовали выжимать из лошади все, на что она способна. Время! Время! Люди падали с лошадей, засыпая. Падали и лошади с разрывом сердца. Надо сказать, что лошадей мне жалко больше, чем людей. Человек может все-таки лечь, спрятаться. У него есть возможности избежать трагической ситуации. Это ты сидишь в седле и управляешь, а лошадь ничего этого не может.
|
| |
| |
| Polkovnik | Дата: Вторник, 24.04.2012, 18:26 | Сообщение # 6 |
|
Читатель
Группа: Администраторы
Сообщений: 16
Статус: Offline
| 
Анашкин Иван Николаевич , командир дивизиона, ГМЧ "Катюша"
В 2 часа ночи 1 октября батареи дивизиона вышли на позиции, зарядили боевые машины и подготовились к огневому удару. Против правил противник без артподготовки перешел в наступление. С утра дивизион произвел залп, атака заметно ослабла. Но через два часа атака возобновилась, в атаку пошли немецкие танки.
Мы были вынуждены отступить. Командир дивизиона со своим взводом управления и двумя боевыми машинами 7-й батареи, которой командовал Федя Журавлев, они через Севск проскочили, а следующие машины, моя 8-я батарея и 9-я Брусенкова — они оказались отрезанными. За командира дивизиона остался капитан Плотников. Он потом был командиром 85-го полка комсомольско-московского, начальником кафедры ракетных войск артиллерии во Фрунзенской, когда я учился, написал книгу. И вот здесь он меня послал: «Посмотри вот этой дорогой, как там нам проехать?» Выезжаю на машине разведки, смотрю — танки немецкие. Впервые столкнулся непосредственно, ну и, конечно, быстренько опустились в лощину, я им доложил, и мы ставим задачу: мы совершаем соответствующий маневр. Был приказ выйти в район города Карачев там стоял, там сосредотачиваться остаткам нашего дивизиона и 1-го дивизиона. А 2-й капитана Гортанова действовал отдельно, и он как-то сумел уйти в полном составе из окружения. Потом он под Москвой воевал, и мы с ним потом встретились уже в Сухиничах, когда я командовал уже 5-м дивизионом, а он 31-м дивизионом.
Нам пришлось маневрировать и вести порой огонь несколькими БМ. Снарядов оставалось мало, а колонне парковой батареи с боеприпасами путь движения перерезали танки противника, устремившиеся к г. Орлу.
Вспоминается такой случай. Во время марша из-под Севска наша батарея отстала от колонны дивизиона. В это время внезапно из-за опушки леса вышли немецкие танки и устремились к стоящей на дороге батарее. Лейтенант Скородумов приказал развернуть боевую машину и открыть огонь. Два из четырех танков были выведены из строя. Но и в батарее была повреждена одна БМ, несколько человек ранено, в том числе и ее командир. Но он продолжал руководить боем, пока не был сражен осколком разорвавшегося снаряда. Два уцелевших немецких танка, свернув с дороги, скрылись в лесу. Это был первый на моей памяти случай лобового единоборства наших боевых машин с танками противника.
Оказавшись в небольшом окружении в районе леса, у моста через речушку Рессета, командование 50 армии, ее командарм генерал майор Петров и его штаб, не смогли помочь войскам выйти из него. Ведь вокруг нас была незначительная группировка немецких войск. Она вели лишь беспокоящий огонь из минометов и автоматов. А у нас: пехота, артиллерия и два дивизиона 1-го гвардейского минометного полка во главе с командиром полка и его штабом.
Произведя два залпа оставшимися реактивными снарядами, мы получили приказ: «Подорвать боевые машины». Для этого на каждой машине находилось соответствующее количество ВВ - тола. Что и было сделано. После этого нам было объявлено, что из окружения будем выходить на автомобилях. Но и этого не произошло. Начали выходить своим ходом в пешем строю. Разбившись по боевым группам, начали движение. Вспоминается, как я, задержавшись на несколько минут, решил перекусить. Не успев открыть банку консервов, услышал, как около меня разорвалась мина. Вскочил и стал догонять свою группу. К счастью – все обошлось благополучно. У моста через р. Рассета, я встретил комиссара полка Клинцова. Он поставил мне задачу: выяснить у лесника, который находился в картофельной яме в огороде своего участка земли, как лучше выходить на дорогу, где может быть меньше немцев. При подходе к картофельной яме, меня обстреляли из автомата. Случайно, опять обошлось благополучно. В противном случае не было бы сейчас этих воспоминаний. Возвратившись к дому лесника, где находилось много раненых, о случившемся доложил комиссару. Он поставил мне задачу: возглавить разведку маршрута нашего выхода из окружения.
Взяв карту, компас, я сориентировался и, во главе с разведгруппой, начали движение на восток. Вскоре бегом пересекли магистральную шоссейную дорогу и к вечеру этого дня вышли к одному из населенных пунктов, где заночевали, а с утра продолжили движение. Немцев не встретили. Видели лишь, как колонны наших войск выходили из окружения, двигаясь на восток. И так длилось несколько дней, с 13 по 20 октября 1941 г. Вышли в город Белов, а затем на автомобилях через Тулу в Москву. Здесь, в штабе Гвардейских минометных частей, мы доложили о том, что же произошло в ходе боевых действий 1-го и 3-го дивизионной 1-го Гвардейского полка на Брянском фронте. Сделали соответствующее внушение и предупреждение.
Тогда срочно тогда приступили к формированию отдельных гвардейских минометных дивизионов, более маневренных, их можно быстрее формировать, чем полки. По приказу Ставки было сформировано 20 таких дивизионов, которые убыли под Москву. Я попал в 5-й дивизион. Сначала исполнял обязанности командира дивизиона, а потом стал командиром 1-й батареи.
С однополчанами, 1944 год
На фронт мы выехали примерно 22—23 октября. Вначале нас направили под Волоколамск в 16-ю армию Рокоссовского. Но потом сложилось угрожающее положение на можайском направлении против войск 5-й армии в командование которой вступил генерал-майор артиллерии Говоров Леонид Александрович, он до этого был начальником Академии артиллерийской, а потом его назначили начальником штаба артиллерии Западного фронта, потом Жуков взял его к себе командующим 5-й армией. Поскольку здесь сложилось угрожающее положение вынуждены были и наш дивизион перебросить сюда на можайское направление. И здесь сразу в бой в ночь на 24—25 октября выезжаем на огневые позиции в районе села Калининское, где сейчас «катюша» стоит в честь нашего дивизиона. А я на пункте оказался в это время, на одном из пунктом командир стрелкового полка 44-й дивизии генерала Пронина. И вдруг там суета и прочее, приезжает командарм, посредственно недалеко от переднего края, разобрался в обстановке, командир полка приказал: «Товарищ лейтенант!» и ставит мне задачу. Сюда показывает, в районе Кулебякино, здесь сосредоточение, которое грозит переходом в наступление, мы отстаиваем здесь важные позиции, огонь артиллерии одновременно. Я открыл координаты, передал туда на огневые позиции, подготовили. Командир дивизиона где-то там тоже был в районе позиции, поступил приказ: готовьте залп. Как потом рассказали, там были две дивизии немцев сосредоточены, они свои попытки наступать прекратили. Потом местные рассказывали, что там была большая паника, высокие результаты были. Командарм поблагодарил, уехал. Войска наши эти позиции удержали до 7 ноября, в день 24-й годовщины революции прибыла делегация из Кунцевского района Москвы, из Звенигорода с подарками: смотрите не шагу назад. Мы продержались до 16 ноября. 16 ноября немцы начали свое второе генерального наступление на Москву. Мы совершали большие маневры, в одном из боев понесла тяжелые потери 2-я батарея Налимова Константина, сам получил тяжелые ранения, ему ампутировали ногу. И пришлось нашей одной батарее осуществлять эти маневры.
Мы регулярно меняли огневые позиции, поскольку противник обнаруживался в другом месте. В частности, прошла неделя после начала наступления, я помню мне командир дивизиона: «свяжись вот с этим батальоном». Потому что связь дивизион держал с полками, а тут с батальоном. Я приезжаю, смотрю завтрак идет и три лейтенанта: командир батальона (видимо недавний выпускник училища), начальник штаба — лейтенант, комиссар-лейтенант и я четвертый лейтенант. Мы согласовали, уточнили, куда залп, пока немцы еще спокойные были. Потом они начали атаковать и мы эти разведданные использовали помогли им отразить атаку.
Потом положение тяжелое сложилось на стыке 5-й и 33-ой, где действовала знаменитая 32-я дивизия Полосухина, которая проявила себя на Бородинском поле. На стыке под Кубинкой, мы там подготовили залп, произвели два залпа, тогда там прорвались танки, угроза была особая, тогда Говоров принял все меры, чтобы эту группу задержать, вплоть до того, что зажигали стога сена и соломы, которых было немало, которые в какой-то степени могли этому помочь.
Бои продолжали, немцы решили обойти с запада с северо-запада — им не удалось прорваться, они решили с северо-запада обойти Звенигород, Ершово, Анашкино, куда я производил залп непосредственно из Звенигорода. Наконец наступает 5 декабря. К тому времени 2-я батарея была вновь сформирована, мы получили технику, пополнение из ствольной артиллерии: и командиры батареи, и комиссары батареи и другие должностные лица.
Тогда под Москву прибыли сибирские части и нас направили на направляют одной из стрелковых бригад, отдельной бригады стрелковой. Мы как и они в полушубках, хорошо экипированные, вооруженные.
Наш дивизион участвовал в первом артиллерийском налете, который возвестил о начала разгрома немецко-фашистских войск под Москвой. Мы наступали на Рузу, помню снега было много, дороги непроезжие, лес, летал одиночный самолет немецкий, он пытался обстреливать, но ничего не получилось, и скрылся. И там я впервые увидел немецких пленных.
Потом мы получили приказ и дивизион перебросили под Шаховскую, где действовала 20-я, потом нас перебросили в 1-ю ударную армию. Под Новый Год мы действовала совместно с бригадой морской пехоты. Я помню огромный клуб колхозный, мы там собрались на вечер, подарки привезли. Получили задачу и с утра выступление. Мы как артиллеристы подготовили залп по намеченным целям и в атаку, конечно, морячки. Однако, успехи наши были незначительные. Потом постепенно мы улучшали свои позиции, но вскоре наши войска перешли к временной обороне.
Вот так завершилась эта эпопея и радостное событие постановлением, награждением орденом Красного знамени, который мне вручал Константин Константинович Рокоссовский под Сухиничами, куда я прибыл в роли командира, лейтенант еще был, командира дивизиона. И там командующий возмущенно сказал: «Как же так?!» Приказано командармом присвоить старшего лейтенанта. В мае смотрю — капитан. А уже в конце года, когда под Ржевом воевали — майор. И вот с этим дивизионом в звании майора прибыл в Москву на переформирование, получаю приказ сформировать 323-й гвардейский минометный полк. Формирование нового полка производилось на базе 5-го отдельного гвардейского минометного дивизиона, в помещениях и на территории одной из средних школ Москвы, в Сокольниках. Основные мероприятия по созданию 323 ГМП были осуществлены в январе 1943 г.
Февраль 1943-го, Касторное
— Авиация противника сильно на вас давила?
—По авиации, вот летом 41-го года, когда мы оказались под Севском в довольно тяжелом положении. И на Западном, когда я командовал дивизионом под Белевым были, июль месяц, и вот помню, больно было смотреть как мессершмиты наши истребители один за одним сбивали. Это запомнилось по авиации.
Под Ржевом в 42-м еще она яростно действовала, особенно там пострадал конный корпус. Помню, обидно смотрю сколько этих коней было побито. Это еще мне запомнилось.
Следующее — это Курск. Во-первых немцы до начала самой битвы посылали в налет на Курск массы самолетов, там недалеко штаб Центрального фронта был. Мы ночью выходили смотреть звездный, так сказать, спектакль. Вот это первое, что запомнилось.
Потом 5 июля началось наступление немцев, а нас по приказу Рокоссовского ввели в бой 7 июля. Тогда тяжело заболел командир полка, и мне, 24-летнему парнишке пришлось исполнять обязанности командира полка. И вот когда мы прибыли в район боевых действий, мы вначале в подчинении 13-й армии Пухова, который на себя основной удар здесь с севера выдержал, этих самолетов столько, что дрожь брала. Здесь у нас пропагандист погиб от авиационного удара, еще несколько человек, но потери тогда не большие были, а так здесь авиация очень беспокоила и досаждала. Это вот 43-й год. Но а у в дальнейшем действовали менее яростно.
Помню в 44-м году, летом, когда освобождали Белоруссию, смотрим – летят сколько же их! Ну все — конец нам. Правда потом оказалось, что это союзники второй фронт открыли и летели куда-то на заправку. Обошлось все благополучно. Ну а в дальнейшем без особого превосходства, преувеличения. Беспокойства были конечно, но не так. Поскольку у нас авиация, воздушная оборона.
— А у вас была в дивизионе?
—В 41-м году, когда мы со своим дивизионом направлялись на Брянский фронт, нам придавался зенитно-артиллерийский дивизион усиления, а в нашем дивизионе были счетверенные установки «Максимов». Потом зенитного дивизиона уже не было, а счетверенные зенитные установки были весь 42-й год.
Один раз мы оказались в очень тяжелом положении, окруженная в Бобруйске группировка была уничтожена, но часть смогла вырваться. Они вышли на наши позиции и там до рукопашной доходило. Вот тогда счетверенные пулеметы сыграли большую роль в стрельбе по наземным целям.
— С немецкой реактивной артиллерией сталкивались?
— Когда я принял полк 4 октября 44-го года на реке Наре под Варшавой, вот там впервые появились немецкие 6-ти ствольные минометы.
Я только принял полк, ко мне прибыл начальник оперативной группы ГМЧ генерал Шамшин, который меня до этого вместе с Андреем Козаковым, командующем артиллерией фронта, представлял Рокоссовскому, перед тем как назначит командиром полка. Вот этот Шамшин прибыл посмотреть как я начинаю свои действия как командир полка, и вот тут и появились немецкие реактивные минометы.
Шамшин дал свои рекомендации по борьбе с этими минометами, там основная сложность была обнаружить, обнаружить координаты, чтобы вести огонь, поэтому он рекомендовал, чтобы мы помечали предполагаемый ряд районов, готовили по ним установки: цель один, два и т.д. И эти данные передавали на огневые позиции, записывая на щитах орудия, а тут писали таблички: цель № 1, угломер, прицел, и вот если где-то появлялась цель 1 или правее, левее, говоришь: «огонь». Это, конечно, помогало. По-моему один или два случая мы вели этот огонь, достиг ли он цели, я уже сейчас не помню. Причем, вот этот метод, этот закон, это требование к действиям обороне, когда заранее планируется огонь с таблиц огня, есть таблицы ведения огня неподвижный заградительный подвижный заградительный, это с переходом противника в наступление, очень можно быстро сманеврировать. Вот тоже я применял, когда мы продвигаемся вперед, закрепляемся, они нас несколько раз проучили ночью неожиданными атаками на позиции, мы там тоже готовили огонь хотя одной пусковой установкой. Дашь беспокоящий огонь, все они атаку прекращают. Вот это я применил в своей работе.
Декабрь 1944 года в районе Варшавы
— У вас в полку были только БМ-13?
— Да, только БМ-13, причем в полку, но уже они были на студебеккерах, мне повезло — проходимость, скорость Вот когда мы 323-й полк формировали у нас были Доджи и Шевроле, а зима, холодно, Сталинград жестокие бои, но туда нас не направили, мы закончили и эту технику кому-то передали.
Был такой случай с заместителем начальника формирования, вот по этим автомобилям был некий Беляковский и вот он комплектовал бригаду. А ему лишь бы отправить, лишь доложить. Хоть на руках эти установки таскай и там доложили командующему, его назначают заместителем этой бригады по технической части, и он с ними поехал. Он старался, конечно, что-то предпринять, сделать, но видимо не было техники, ей не овладели еще, которую мы получили от своих союзников.
— Студебеккер надежная машина?
— Да, конечно. И скорость, и безотказность по сути дела, и горючее, и масла. В 43-м году, когда 323-й полк, воевал на Украине, доходило до того что, большинство наших машин просто встало, поршневые кольца надо было менять, гнали масло очень сильно. Это была такая проблема. Еле-еле с этим делом разобрались, у меня был механик очень хороший, он этим делом занимался. А со студебеккерами проблем не было.
|
| |
| |
|
|
